Он повернул голову, дернув петлю, связанную с рулем, и обнаружил, что может до некоего предела выбирать направление полета. Но тут парение прекратилось, словно пузырек теплого воздуха, в который был заключен Леонардо, вдруг лопнул, прорвался. Ему стало холодно.

Воздух был холоден… и недвижен.

Леонардо яростно заработал воротом, надеясь, что сможет махать крыльями, как птица, покуда не отыщет новый поток теплого воздуха; но ему не удалось добиться движения вперед.

Снова он падал — по дуге, как стрела.

Хотя сопротивление воздуха было так велико, что он не мог удерживать крылья в горизонтальном положении, он развил достаточную скорость, чтобы начать подъем. Он немного поднялся, но порыв ветра сшиб его, ударив незримым кулаком Великую Птицу.

Оставалось лишь надеяться на то, что ему удастся поймать еще один восходящий поток.

Вместо этого его захватил воздушный водоворот, отшвырнув летающую машину, как щепку, в сердце бури. Леонардо изо всех сил пытался удержать крылья в горизонтальном положении. Он боялся, что ветер оборвет их. И действительно, беспорядочные порывы ветра словно сговорились сбросить его вниз и размозжить о скалу.

Время для Леонардо замедлилось — и в один долгий миг он увидел поляну в лесу словно в увеличительное стекло. Он увидел людей, которые глазели на него, вытянув шеи; и в этот пронизанный ветром миг он вдруг взглянул на себя свободно, по-иному. Словно это и не он падал навстречу смерти.

«Где же славословия и здравицы? — подивился он. — Или люди онемели и устрашились при виде того, как один из них падает с неба?» Скорее уж они втайне желали ему упасть — их подспудные порывы вряд ли отличались от устремлений толпы, не так давно склонившей несчастного, обезумевшего от любви мальчишку крестьянина спрыгнуть с крыши на каменную мостовую виа Калимала.

Справа от себя Леонардо заметил коршуна. «Не видение ли это?» — подумал он, вспоминая давнишний сон о большой птице: коршун упал на него, тогда еще младенца в люльке, и отхлестал по лицу гладкими, маслянистыми перьями хвоста.

Земля была уже всего лишь в пятидесяти саженях.

Коршун попался в ту же ловушку, что и Леонардо; и он увидел, как птица, накренясь, ушла в сторону и полетела по ветру. Леонардо переместил центр тяжести, манипулируя рулем, и изменил угол наклона крыльев. Так ему удалось последовать за коршуном. Руки и ноги у него были тяжелыми и бесчувственными, точно свинцовые гири, но, по крайней мере, он сумел хоть немного сохранить управление машиной.

И все же он падал.

Он уже слышал, как кричит внизу толпа. Она редела, словно люди разбегались с его пути. Он подумал о Катерине, о своей матери.

И следовал за коршуном, точно это было его вдохновение, его Беатриче [42] .

Катерина.

Джиневра.

И земля, встающая на дыбы.

На миг Леонардо завис над темно-зеленым покровом леса. Но — лишь на миг. Теплый ветер обдул его, и Великая Птица взмыла, оседлав воздушный поток. Леонардо поискал взглядом коршуна, но тот исчез, словно был духом и теперь воспарил, лишенный веса, через все сферы к источнику вечного движения. Леонардо попытался направить полет машины так, чтобы приземлиться где-нибудь в полях, за лесом.

Теплая струя влекла его ввысь и вдруг, словно издеваясь, исчезла. Стараясь не двигать крыльями, Леонардо несколько секунд скользил по ветру. Но вот новый порыв отбросил его назад, и он упал…

Шлепнулся оземь.

Спесивец.

«Я вернулся домой, чтобы умереть».

И ему представилось, будто он стоит перед бронзовой статуей, что хранит вход в собор его памяти. Это трехглавый демиург. Лица его отца, Тосканелли, Джиневры глядят на него; но именно Джиневра произносит слова, что освободят его от мира, слова, записанные Лукой: «Nunc dimittis servum tuum, Domine» [43] .

«Нет, Джиневра, я не могу оставить тебя. Я люблю тебя. Я не завершил еще своего труда, своего…»

Лицо отца хмурится.

Леонардо проиграл.

Деревья кружились под ним, плясали, словно сорванные с корней. И снова нарушился естественный ход времени. Леонардо видел знакомые лица; видел камни, лежащие, как алмазы, в черной грубой земле; лохмотья перистых облаков, за которыми сверкает солнце; кустарник на горном склоне; растения с длинными листьями, пронизанными четкой тонкой паутиной жилок.

Время растянулось — и сжалось.

И тьма за его сомкнутыми веками превратилась в сумерки.

«Наверное, я умер».

Nunc dimittis…

Однако в уютной тьме Леонардо смог укрыться в своем соборе памяти, храме со многими куполами и покоями, покуда не заполненными. Он был в безопасности в тайниках своей души; и он бежал от портала к башне, от нефа к часовне, через ясные, знакомые воспоминания, следуя за коршуном.

Тем самым, что явился Леонардо.

Давным-давно.

Как во сне.

Часть вторая

MATERIA

Глава 9

MEMENTO MORI [44]

Даже по прошествии трех недель головные боли не прекращались.

Упав на лес, Леонардо сломал несколько ребер и получил сотрясение мозга. Он пролетел меж толстых лиловых стволов кипарисов, раздирая в клочья, как тряпку, крылья, дерево и ремни Великой Птицы. Его лицо уже чернело, когда слуги Лоренцо отыскали его. В себя он пришел в доме отца; однако Лоренцо настоял, чтобы его переправили на виллу Карреджи, где им могли бы заняться лекари Пико делла Мирандолы. За исключением личного дантиста Лоренцо, который, вымочив губку в опиуме, соке черного паслена и белены, удалил ему сломанный зуб, пока Леонардо спал и грезил о падении, прочие лекари только и делали, что меняли ему повязки, ставили пиявок да еще состряпали его гороскоп.

Зато в Карреджи Леонардо закрепил свои отношения с Лоренцо. Он, Сандро и Лоренцо поклялись быть друг другу братьями — невинный обман, ибо Первый Гражданин не верил никому, кроме Джулиано и своей матери, Лукреции Торнабуони.

Говорили еще, что он доверяет Симонетте.

Леонардо завязал при дворе еще несколько важных знакомств, в том числе подружился с самим Мирандолой, имевшим немалое влияние на семейство Медичи. К своему удивлению, Леонардо обнаружил, что у них с сыном личного медика Козимо Медичи есть немало общего. Оба они тайно анатомировали трупы в студиях Антонио Поллайоло и Луки Синьорелли, которые, как считалось, разоряют могилы ради своих художественных и учебных нужд; и Леонардо был потрясен, узнав, что Мирандола тоже был в своем роде учеником Тосканелли.

Тем не менее Леонардо вздохнул более чем свободно, когда чума наконец отступила и они смогли вернуться во Флоренцию. Его приветствовали как героя, потому что Лоренцо во всеуслышание объявил с балкона палаццо Веккио, что художник из Винчи действительно летал по небу, как птица. Но среди образованных ходили слухи, что Леонардо на самом деле свалился с неба, подобно Икару, на которого, как говорили, он очень походил спесью. Он получил анонимную записку, которая явно отражала эту точку зрения: «Victus honor» — «Почет побежденному».

Леонардо не принял ни одного из бесчисленных приглашений на балы, маскарады, вечеринки. Его захватила лихорадка работы. Он заполнил три тома набросками и зеркальными записями. Никколо приносил ему еду, а Андреа Верроккьо по нескольку раз на дню поднимался наверх взглянуть на своего знаменитого ныне ученика.