— В обоих случаях ты не прав, Леонардо.

— Откуда ты знаешь?

Симонетта печально улыбнулась:

— Может быть, мне было видение.

— А как же Великолепный?

— Он ничего не знает, даже того, что я кашляю. Вот почему в последнее время я не могу видеться с ним часто, и я боюсь, что его и Джулиано это огорчает.

— Тогда позволь им заботиться о тебе.

— Не хочу. Пусть они запомнят меня красивой, если я и сейчас еще такова, а не такой, какой я стану. Я люблю и любила их обоих, как люблю Сандро. — Помолчав, она добавила: — Я пустила его в свою постель.

Леонардо был потрясен.

— Так он знает… все?

— О нас и о моей болезни — да, конечно. Но я заставила его поклясться никому не говорить, что я скоро умру. — Симонетта рассмеялась. — Я сказала ему, что мои соглядатаи повсюду, что он не может довериться никому, даже тебе, милый Леонардо; что, если я узнаю, что он пал жертвой влияния Сатурна, я закрою перед ним двери моего дома.

— Ты же боишься, что он от этого опять захворает? — спросил Леонардо.

— Я не допущу, чтобы с ним случилась беда. Он любит меня, как никто другой; я могу хотя бы подарить ему эти дни. Но все равно он будет страдать. И ты, дорогой мой Леонардо, останешься с ним, чтобы позаботиться о нем. Ты ведь сделаешь это?

— Конечно.

— Тебе не должно показаться порочным, что я хочу прежде, чем умру, привести в порядок свою жизнь, оплатить долги и, быть может, исполнить небольшую епитимью. Это так же естественно, как отношения между людьми.

— Именно для этого ты меня и позвала? — спросил Леонардо.

— Возможно, — ответила Симонетта. — Но ты, кажется, сердит, Леонардо. Ты сердишься на меня?

— Нет, — сказал Леонардо, — конечно нет. Я просто…

— Потрясен? — перебила она.

— Не знаю, — пробормотал он, смешавшись. — Я чувствую себя таким беспомощным и бессильным.

— Я обычно действую на мужчин совсем не так.

Симонетта лукаво улыбнулась ему, и Леонардо наконец улыбнулся в ответ. Напряжение между ними исчезло; они обнялись и некоторое время молчали. Леонардо безмолвно восхищался гривой роскошных золотых волос Симонетты. Она была так близко; он легко мог влюбиться в нее, как это случалось с большинством мужчин, имевших честь ее знать. Но даже сейчас он не мог не думать о Джиневре, и как бы сильно он ни желал Симонетту, душа его мучительно тосковала о Джиневре.

— А теперь, Леонардо, — проговорила Симонетта почти шепотом, — ты должен рассказать мне о своем полете в небеса, потому что я знаю только то, что слышала от других.

Однако их мечтательное уединение было прервано отдаленным тихим стуком.

— Это, должно быть, что-то важное, иначе бы Лука не стал нас беспокоить, — сказала Симонетта.

Она дала знак слуге войти — это был тот самый мальчик, который унес в дом картину Леонардо.

— Вы хотите, чтобы я говорил шепотом, мадонна? — спросил он, покосившись на Леонардо — чужака — и быстро опустив глаза. Он держал в руках небольшой сверток из тисненного золотом бархата и явно нервничал.

— Разумеется нет. Я не учила тебя таким плохим манерам, Лука. Что ты принес?

Он передал сверток Симонетте и добавил:

— Вы сказали, мадонна, сообщить немедля, если Великолепный…

— Он здесь?

Леонардо похолодел от страха: если Первому Гражданину закрыт доступ в эти личные покои, какое извинение найдет он, Леонардо, тому, что оказался здесь?

— Нет, мадонна, его слуга принес пакет. Мне не нужно было беспокоить вас?

— Нет, Лука, я тобой весьма довольна. А другой наш гость уже здесь?

— Да, мадонна.

Симонетта кивнула.

— Теперь оставь нас.

Она принялась читать записку, лежавшую в свертке.

— Мадонна, все ли в порядке? — тихо спросил Леонардо.

Он предпочел не допытываться, кто этот другой гость Симонетты. Воображение рисовало ему нетерпеливого и влюбленного Сандро, который дожидается ее в спальне.

— Да, конечно.

И Симонетта развернула сверток, в котором оказались три спаянных вместе золотых кольца, в которые были вставлены бриллианты — личный геральдический знак Лоренцо, символ силы и вечности.

— Они прекрасны, — сказал Леонардо.

— Да, — прошептала она. — Лоренцо всегда носил их на пальце. Его жена наверняка заметит их отсутствие.

— Боюсь, мадонна, ты подвергаешь Сандро нешуточной опасности.

— И тебя тоже, — сказала Симонетта.

— Этого я не имел в виду.

— Знаю, Леонардо, но ты прав. У Лоренцо везде свои глаза и уши, и, боюсь, чересчур много их направлено на этот дом. — Она тихо засмеялась. — Но я не смогу долго удерживать его на расстоянии — это невозможно, потому что, как пишет он в своей записке, он намерен завтра после обеда осадить мою крепость. По правде говоря, мне его недостает. Я люблю его превыше всех на свете. И скажу ему это, если только не умру прежде.

— Ты не умрешь! — упрямо сказал Леонардо.

— Это было бы чудом. — Симонетта искоса глянула на него и прибавила: — Не то чтобы я не верила в чудеса, ведь я сама сотворила одно для тебя.

— О чем ты говоришь? — спросил Леонардо, но Симонетта прижала палец к его губам.

— Чудо надлежит вкушать, а не пожирать, как голодный пожирает мясо. — Она придвинула свое лицо совсем близко к его лицу и спросила: — Чего ты жаждешь превыше всего в мире?

Леонардо залился румянцем.

— Джиневру, не так ли?

— Да, — прошептал Леонардо.

— Она здесь.

Глава 10

ПОКРОВЫ ДУШИ

— Я хочу увидеть ее немедленно!

— Вначале тебе нужно овладеть собой, — сказала Симонетта. — И узнать, что тебя ждет.

— Под каким предлогом ты устроила, чтобы она пришла сюда? Слуги с ней?

— Разумеется, — улыбнулась Симонетта, — сейчас они с ней, но скоро я отвлеку их, потому что Гаддиано, в отличие от некоторых придворных художников, предпочитает работать со своей моделью наедине.

— Гаддиано? — воскликнул Леонардо, знавший, что Гаддиано не кто иной, как сама Симонетта.

Она улыбнулась.

— Именно. Сам Лоренцо нанял этого художника написать портрет Джиневры в качестве свадебного подарка. А я предложила художнику свое жилище.

— А Лоренцо знает…

— Что Гаддиано — это я? — спросила Симонетта. — Нет. Но он хочет помочь тебе. Ему понравилась мысль обмануть Николини, потому что Великолепный терпеть его не может: этот старик из прихвостней Пацци.

— А Джиневра знает, кто ты такая?

— Никто не знает этого, кроме тебя, милый Леонардо.

— Что я должен делать, мадонна? — спросил Леонардо.

Он был возбужден и чувствовал себя бегуном, который никак не может отдышаться. Симонетта снисходительно улыбнулась ему.

— Я предпочла бы не наставлять тебя в делах такого деликатного свойства. — Она поднялась. — Но сейчас я войду в дом и уведу оттуда лакеев Николини — думаю, они только счастливы будут провести остаток дня в харчевне «Дурная стряпня». А когда они вернутся, Гаддиано во плоти будет писать портрет прекрасной Джиневры, а бедная Симонетта удалится, увы, в свои покои отдыхать. Но между тем Джиневра будет в полном твоем распоряжении.

— Я твой вечный должник, мадонна, — пробормотал Леонардо, не смея подойти к ней ближе.

— Что ж, тогда, если мне удастся прожить подольше, я, может быть, даже напомню в твоем долге и обращусь к тебе по какому-нибудь деликатному делу. — Симонетта шагнула к нему, погладила пальцами выцветающий синяк на скуле и, поцеловав Леонардо, прибавила: — Я сказала твоей прекрасной Джиневре, что вы с Гаддиано большие друзья и что он согласился писать эту картину вместе. Так что не тратьте все драгоценное время в объятиях друг друга. Ты должен будешь поработать над картиной, иначе слуги Николини могут что-то заподозрить.